ЗАМЕТКИ ПО ЕВРЕЙСКОЙ ИСТОРИИ

Не мог студент питерского Мухинского училища не зацепиться душой и сознанием за эту букву «алеф» «в единственно стоящем на полке в съёмной квартире томе Энциклопедии Брокгауза и Эфрона.

Зинаида Прейгер-Долгова

И ЭТО ЗНАК ИСКУССТВА

В октябре 2017 года я напросилась в мастерскую художника и скульптора Петра Штивельмана.

Тогда и появилась короткая зарисовка «В пещере мудрого гнома.»

Она начиналась так:

«Вы знаете, что общего между древними языками, ивритским алфавитом и искусством керамики?»

Я не знала. И сейчас не могу похвастать, что могу проследить и объяснить эту связь. Но теперь у меня появилась надежда.»

Как же я была наивна! У меня в диктофоне километры записи нашей беседы, воспоминания и размышления, написанные по моей просьбе, а я по-прежнему не знаю, как подступиться к явлению «Пётр Штивельман».

Интуиция ли тогда подсказала слово «пещера», которое пробудило желание понять секрет воздействия работ мастера, — не знаю. Но навеянное, как в игре в ассоциации, слово «археолог» оказалось действительно очень важным.

Мастер, как археолог, копает слой за слоем: ему важно дойти до корней, чтобы форма, содержание и звучание слились воедино, как в древнем «алеф-бейт».

Этот абзац в той давней зарисовке был подсказан мне висевшей на стене таблицей с алфавитами древних народов.

«Первый столбец занимал именно «алеф-бейт».

Я верю в случайности как в очень важные ориентиры.

И в жизни Петра Штивельмана, по его признанию, было несколько таких — очень значимых:

— У каждого из нас на протяжении всей жизни происходили какие-то случайности, которые впоследствии оказались очень важными событиями.«

Но, чтобы зафиксировать случайность, нужен… фиксатор. Им для мальчика стала «личность дяди Мони (Мозеса Львовского) — человека глубоко верующего. С хорошим еврейским и общим образованием (первая одесская еврейская гимназия, созданная великим Пироговым).»

Как отступление по поводу случайностей замечу, что в этом здании, в котором позже обосновалась Первая музыкальная школа, юный одессит Петя Штивельман в подростковом возрасте учился игре на фортепьяно.

Он и сегодня помнит пианино вишнёвого дерева, в чреве которого на кажущейся ему тогда золотой табличке был указан год изготовления -1898.

Он и сегодня играет. Хотя больше любит импровизировать и сочинять. И сам признаётся: «Если бы я не стал художником, я стал бы композитором.»

В Художественном училище имени Грекова студент Пётр Штивельман … играл на кларнете в созданной там музыкальной группе.

Но вернёмся к дяде Моне, который в самые людоедские для евреев годы соблюдал и приобщал большую родню к еврейским законам.

«Главное моё самоощущение с детства — это еврейская самоидентификация ( мы-другие).»

Не мог студент питерского Мухинского училища не зацепиться душой и сознанием за эту букву «алеф» «в единственно стоящем на полке в съёмной квартире томе Энциклопедии Брокгауза и Эфрона.

«Издание было 1913 года, поэтому после «алеф» стояло: «еврейский язык».

«А дальше » альфа» греческая, латинская, коптская, арабская и последняя, самая молодая (9 век нашей эры) — русская.»

К вопросу о случайности: через пятнадцать лет Пётр Штивельман получит приглашение на первую перестроечную выставку керамики Украины. Вот тогда и вспомнится та таблица из первого тома энциклопедии.

«…в процессе работы она превратилась в композицию «Слои», где в горизонтальной части расположились дописьменные неолитические рисунки — пиктограммы, а вертикальную часть составили обожжённые огнём блоки –книги с различными частями азбук разных языков библейского происхождения.«

Эта работа приехала вместе с её автором в Эрец Исраэль.

Иногда то, что принято называть «программной работой художника,» появляется у мастера как итог жизненного и творческого опыта. «Слои» Петра Штивельмана, на мой взгляд, это итог продуманного, пережитого ещё до репатриации, но одновременно и поставленная перед собой задача: своими работами способствовать пониманию того, что «мир един, и что было, то и будет, всеобщая взаимосвязь и гармония.»

Показательно, что слово «слои» появляется в рассуждении скульптора о мастерстве:

«Все эти составляющие мастерства базируются на двух слоях:

1. Понимание и ощущение гармонии и единства материального и духовного мира.
2. Необходимость и умение минимализировать способы «строительста»…«

Этот второй «слой» помог найти решение, когда в городе Хадера община бывшей Транснистрии решила поставить символический памятник погибшим евреям.

Мне очень стыдно, но я никогда раньше не слышала это слово. А между тем Одесса, где в гетто среди многих, погибла родная сестра моей Бабушки, была…столицей этого искусственного образования.

К марту 1943 года общее число украинских евреев, убитых румынами и немцами в Транснистрии, составило 185,000 человек. Это люди, жившие в небольших городках по течению реки Днестр.

— Когда я увидел, как семидесятилетние собирают по 30 шекелей, я решил включиться.

Вот когда пригодились оба образования, полученные на художественно— оформительском отделении ОГХУ им. Б.Б. Грекова и по специальности «художественная обработка металла» на кафедре дизайна и промышленной графики в Ленинградском высшем художественно-промышленном училище им. В.И. Мухиной.

И для создания дизайна и для воплощения, включая бронзовое литьё.

Что диктует художнику замысел — это вопрос для психологов и искусствоведов.

В данном случае эту форму, как мне показалось, подсказала река Днестр. И, конечно, дым — не слово, а тот, реальный, из печей.

С формы, по утверждению, Петра Штивельмана, всё и начинается.

Но сам автор объяснил, что форму подсказала …необходимость решить задачу минимальными средствами. И что это, по большому счёту, и есть основа искусства. И что гениально её реализовал Микеланджело в «Рабах.»

(Знал бы Пётр Штивельман, сколько раз вскользь брошенные им замечания заставляли меня углубляться то в историю скульптуры, то в статьи о живописи, то в поэзию и как это на недели отвлекало меня от этих заметок)!

На маленьком заводе в кибуце возле Кейсарии согласились произвести литейные работы бесплатно. Естественно, что так же работал автор.

Я с большим трудом, почти обманом, получила фотографии.

На фоне гранитной стелы устремляется вверх не то река, не то дым. И плывут по этой почти прозрачной реке-дыму магендавиды.

А по берегам реки городки и местечки улетевших в небо евреев. Среди них и восемнадцать членов семьи художника-керамиста Ефима Викторовича Штивельмана.

Знаете, почему автор не хотел говорить об этой работе?

Больно. Потому что спустя время кому-то, как видно, понадобились бронзовые детали. И они… выдернули реку –дым. Власти Хадеры не искали вандалов. Они просто поместили на стелу … красную звезду.

И памятник утратил то самое, что для человека и керамиста Петра Штивельмана является самым главным самоощущением с детства — еврейскую самоидентификацию.

Я рискую, что прочитавшие это эссе представят себе моего героя чуть ли не местечковым гением, который зациклен на своём еврействе. Из десятков листов записей и километров плёнки почти половина точно о мировом искусстве, поэзии и музыке.

В какой-то момент я поинтересовалась: «Что Вы любите в мировом искусстве…?»

Но не успела договорить фразу, потому что ответ пришёл сразу: «Всё!»

Я не буду цитировать продолжение ответа, только приведу реакцию Петра Штивельмана на стихи Йосифа Бродского:

— Мы видим мир глазами художников, слышим ушами композиторов. Поэзия –вербальный жанр синтеза видения и слуха. Без гениев этих жанров мы слепы, глухи и немы. И никакие историки этого не заменят. Могут подменить.

Одна из сложностей бесед с Петром Штивельманом именно в его способности моментально перейти в область другого вида искусства, называя известные и не очень имена и работы художников, скульпторов разных эпох и народов, цитируя строчки из стихов и переводов русских поэтов.

Перечитывая свои записи бесед, и четверть из которых не войдёт в текст, я вдруг заново осознала, какой невосполнимый вред нанесла советская власть людям всех национальностей.

Она лишила знания истории своего народа, знания созданной им культуры, а значит, и гордости за богатейшее наследие, привнесённое в историю и культуру человечества. Еврейский народ пострадал больше других, потому что он…древнее, потому что тот начертанный на таблице алфавит — алеф-бэйт стал основой многих азбук, а герои его истории перешли в мифы Эллады и разбрелись по всему миру.

Потому что на этом древнем алфавите написана ТОРА. В этих древних свитках запечатлены многие подлинные события истории еврейского народа. И археология каждый раз предъявляет миру доказательства этого утверждения.

Я поняла, насколько связаны между собой вопрос самоидентификации того одесского подростка и «credo!» человека и художника Петра Штивельмана: «Быть самим собой — как человек и в профессии.»

Среди фотографий работ нашла одну под странным названием «Треугольный переулок 11.»

Она была сделана для задуманного музея Леонида Утёсова.

В доме под этим адресом и родился известный одессит. В этом же доме жили после войны бабушка и мама автора керамической композиции. В этом доме до 70-х годов жил тот самый дядя Моня, «одесский Авраам,» собравший там всю семью.

В подвале этого дома моэль, разъезжающий по разным городам и приглашённый тем же дядей Моней, тайно совершал обряд обрезания. В этом доме все собранные многочисленные родственники перед пасхой находили у двери коробочку с ещё тёплой мацой. Дядя Моня, знавший иврит, немецкий, идиш, русский и украинский языки, был габаем в Одесской синагоге на Пересыпи.

Представляете, с каким душевным трепетом, с какой любовью делал эту работу Пётр Штивельман.

Три домика-ракушки, закрытые, как будто замкнутые друг на друга. Замкнутый маленький мирок, из которого люди рвутся в большой мир. Мальчик с воздушным змеем, пара немолодых людей перед дверью, женщина у раскрытого окна и странная композиция — символ крыльев Ники?

«Это из крошечного дворика внутри домов вырвалась музыка,»— таков был посыл скульптора этой композиции для музея Утёсова.

Звуки поднимаются вверх, на крышу, туда, где играет скрипач.

Пётр Штивельман говорит, что отношение к людям, к жизни у него, как у папы. Просто воспитан на его керамике.

«Быть самим собой — как человек и в профессии. Прийти к самому себе, как этот путь состыкуется с тем, что ты делаешь в жизни,» — это из дома в Треугольном переулке 11.

Музей тогда так и не открылся — не дали разрешения.

А через год после Чернобыля в Киеве открылась первая перестроечная республиканская выставка. Там была представлена эта работа. С выставки её купило Министерство культуры, и работа попала в их архив.

Перед самым отъездом в Израиль стало известно, что склад с купленными министерством работами ликвидируется и работы можно забрать.

Рассказ о том, как вывозил » Треугольный переулок 11″ уже в Израиль, совсем в другом жанре.

Я пыталась вспомнить, как в той давней небольшой зарисовке появились слова «пещера» и «археолог.» Вероятно, фактура и цвет многих работ напомнили найденные при раскопках старые сосуды, фигурки.

«Одесса стоит на греческих раскопках, там находили обломки тарелок из ближневосточной глины,»— это уже сказано сейчас.

Как реплика из того времени удивительные портреты на тарелках Петра.

Одно за другим проявляются на них Лица, которые вглядываются в нас: такие ли мы, сохранили ли в себе главное — корни?

И мы тоже вглядываемся в их лица. Не случайно серия называется «Известные –Неизвестные.»

Я вспомнила об этих тарелках, когда увидела выполненный Петром Штивельманом портрет на керамике прекрасного художника Макса Гуревича.

Дело не в мастерстве художника Штивельмана — оно безусловно. Не эта почти фотографическая точность главное. Главное — духовная связь с теми ликами.

Ученый Вернадский считал, что биосфера — это организованная сфера планеты, которая находится в контакте с жизнью, среда существования всех живых организмов.

Этот «шар» — есть «место, которое состоит из живых организмов и среды их обитания.»

«Для любого вида искусства и архитектуры в Древней Греции такого рода деятельность определялась словом «техно» — в ряду естественных наук. Вся остальная гуманитарная деятельность определялась как философия.»

Именно поэтому для Штивельмана всё, что открывает археология, — такая же часть живой биосферы.

«Я нахожу понимание с любым керамистом в момент. Глина –интернациональный материал.»

Ручка от горшка хасмонеев для Петра Штивельмана — такой же внятный текст, как для нас книга на хорошо знакомом языке. И даже больше, чем текст.

Это духовная связь с прошлым своего народа. В таких горшках несли масло или зёрна в Храм на праздники.

У меня сложилось впечатление, что для Петра Штивельмана такие тексты ещё и звучат. Как звучит глина. «И тогда возникает предчувствие формы.»

Скульптор Пётр Штивельман называет это просодией. Узковатое филологическое образование никак не позволяло мне понять, как то, что обозначает это слово, связано с работой, художника, скульптора. Но Штивельман сослался на Бродского.

Неделю я и, как оказалось, Пётр Штивельман, перечитывали прозу и интервью Иосифа Бродского. Не нашли.

Но в одном из интервью поэта прочитала: «…просто будучи человеком другой эпохи, я чувствую себя обязанным пользоваться древними формами, скомпрометированными, если хотите, формами с качественно новым смыслом. Это создаёт контраст, создаёт напряжение.»

Я могла остановиться на этом подтверждении широты знаний моего собеседника, но всё же внесла в поиск слова «Бродский, просодия.»

Гугл выдал фрагмент статьи К. Тарановского:

«Бродский полагал, что просодия хранит в себе что-то более древнее и первичное, а именно, память о первоосновах движения времени.»

Не это ли движение времени слышит и понимает Пётр Штивельман, когда видит фрагменты древних изделий, выполненных ещё в догончарный период?

Не это ли ощущает пальцами, когда его руки касаются куска влажной глины?

Анна Ахматова часто повторяла фразу Иосифа Бродского «Главное –это величие замысла.»

Вот такой замысел, как мне кажется, возник у Петра Штивельмана при посещении Бейт –Гуврина. О национальном парке Бейт –Гуврин-Мареша написано много. Место это называют » Землёй тысячи пещер,» и оно наглядное историческое свидетельство жизни на протяжении 2000 лет.

При этом руины Мареша — это руины одного из важных городов Иудеи во времена Первого Храма, а руины Бейт-Гуврина рассказывают о жизни важного города римской эпохи.

Петра Штивельмана сопровождал в Бейт-Гуврине не просто гид, а блестящий керамист Моше Шек, местный житель, свидетель и участник раскопок.

Мне легко представить, с каким особенным чувством слушал эти пояснения Пётр Штивельман, если и спустя годы в его рассказе звучало восхищение.

— Моше Шек обратил наше внимание, что начинаются штрихи в одной точке, а потом расходятся, но идут навстречу друг другу. Такие нюансы, когда человек понимает, КАК это делается, тебя не только с местом примиряют. Возникает ощущение, что ты с этими людьми знаком, вплоть до того факта, что один был правша, а другой левша. Это очень важно. Иначе понять человека, чем понять, как он это делает, невозможно.

Вот это отсутствие КАК сегодня в современном искусстве подменяется концепцией, которая однозначна и которая, как правило, литературна.

Мы, люди, утратили и текст культуры, и культуру «творения«, — с горечью подытожил Пётр Штивельман.

«Его интересует древняя, догончарная «прототехнология,»— прочитала я в небольшом проспекте на иврите и сразу вспомнила, что просодия, по Бродскому, — прототехнология. — «В те древние времена вещи обжигались в открытом огне, и дым придавал всему почти чёрный налёт».

Древний мастер, наверное, тратил много времени, пытаясь избавиться от этого налёта, а современный израильский скульптор Пётр Штивельман намеренно добивается такого эффекта.»

Мне кажется, я поняла, почему работа «Воспоминание о Бейт-Гуврине» занимает особое место в творчестве Мастера.

«Воспоминание о Бейт-Гуврине» — материальное воплощение того первого из «слоёв,» на которых базируется мастерство

Работа из красной шамотной глины (символ вечности этой земли) выполнена в форме колокола.

Она напоминает и «колокольные пещеры» и «пещеры-голубятни».

В песне песен упоминается: «…и пошёл голубей искать в Бейт-Гуврин.»

На внешней стороне купола вырезаны треугольные окошки.

— Если ты что-то лепишь, то внутри всегда интереснее, чем снаружи, и я всегда пытался это вывернуть наизнанку. Ничего не получалось, но тут я решил взять эту пещеру и вывернуть её наизнанку. И у меня получился такой сосуд, достаточно большого размера, сборный, состоящий из деталей.

Работа всегда начинает себя строить. Это как ребёнок, который начинает расти и сам решает, когда ему остановиться.

А потом я стал думать, чем заселить эти окошки. Голубями их заселили без меня. Неважно, были ли они жертвенными или их разводили для еды.

Я решил расширить посыл. Когда мы находим в раскопках косточки человека или животного, можно отнести их к жертвам, а можно связать с теми, кто молился и приносил жертвы.

В Бейт-Гуврине у керамиста Петра Штивельмана возникло ощущение знакомства с копателями пещеры.

Не тем ли эффектом присутствия родилась мысль «заселить эти окошки» маленькими «задымленными» фигурками?

Работа находится в частной коллекции. И точно не у случайного человека.

Рождение «Пещеры» происходило в Тель –Монде в школе «Басис» в конце 90-х.

Пётр Штивельман ещё только помогал своему «ребёнку» подняться на второй этаж, а одна из участниц курса уже сказала: » Это моё! Я куплю эту работу.»

Такой интуиции можно позавидовать.

Когда работа была закончена и заняла своё место в доме счастливой обладательницы, её увидела галерейщица и сказала автору: » Это твоя первая работа, которая сделана без того багажа, с которым ты приехал.»

Основатель и художественный руководитель той школы — скульптор Давид Зунделович. Возраст учеников не ограничивался.

Уже 30 лет Пётр Штивельман преподаёт «аналитическую композицию (с акцентом – путешествие из двухмерных к трёхмерным формам) и керамику.»

Признаюсь, из того, что в последнем предложении в кавычках, поняла половину слов. Оказалось, что это комплекс, включающий рисование, черчение, создание макета –модели. И всё это только как подготовка работы в материале.

Так вот, что стоит за фразой, которую часто повторяет Пётр Штивельман: «Работа — это КАК»!

Это обозначенное скульптором равенство прозвучало и в разговоре о работах, которые я условно назвала » медальонами.»

Мне тоже знакомо «это моё», когда я стою перед картинами, скульптурами или керамикой. Лет шесть назад мне повезло, и одна из работ с» медальонами» Петра Штивельмана стала моей.

Я не могу и сегодня обозначить словами, чем она откликается во мне. Эта небольшая работа, но в пяти её плоскостях будто закодирована и память о пещерах, из которых добывали глину, и короткие сюжеты, которые создают эти изображения. Причём в разное время я читаю новый текст. А порою … один большой текст со многими персонажами.

Иногда герои кажутся мне людьми, которые обменялись со мной улыбками на улице, а иногда мудрецами, сошедшими со страниц Библии.

Может, это и пытался объяснить мне Пётр Штивельман:

— Искусство — это, когда один очень компетентный смотрит и говорит: » Какая трагедия! Как тяжело он её переживает.»

А второй, тоже компетентный: «Какая счастливая работа!»

И это знак искусства.

Те мои давние впечатления от посещения мастерской Петра Штивельмана заканчивались так:

«Так получилось, что автопортрет оказался последним на столе. Он стоял слева от работ, и создалось полное впечатление, что, закрыв один глаз, создатель зорко всматривается в свои создания.

Но и тем, закрытым, как бы отсутствующим на лице глазом он видит всё, и даже нас, пытающихся понять, что объединяет все эти работы. …»

Я и сейчас не могу найти слова, чтобы сформулировать, что вызывает во мне эта работа.

Её можно было бы назвать –»Всё едино».

И ступени –слои, ведущие вниз, туда, где археологи найдут и явят миру открытия, которые изменят многие представления историков. Такое уже не раз случалось и в мире и особенно на нашей древней земле. А главное — подтвердят нашу нерасторжимую связь с этой землёй.

И ступени, по которым ещё предстоит подняться каждому из нас. И нашему народу. И человечеству.

И…неисчислимые «ячейки» коры головного мозга, хранящие память обо всём, что случалось с нами.

Кто знает, только ли с нами.

И если бы удалось найти код памяти, возможно, человечество бы осознало, что значит «Всё едино.»

Это, по-моему, и есть «сквозная» тема скульптора Петра Штивельмана.